21.01.2023 Специальная гуманитарная экспертиза в ноябре-декабре 2022 г.
6 декабря прокуратурой Санкт-Петербурга либеральное движение «Весна» было признано экстремистским. В этом деле со стороны обвинения была предоставлена экспертиза Центра экспертиз СПбГУ, подготовленная 23 ноября доцентом кафедры теории журналистики и массовых коммуникаций факультета журналистики СПбГУ, психологом-консультантом А.Н. Гришаниной. Ею исследовались текст движения, в котором обсуждался вопрос сдачи в плен для тех, кто не хочет воевать с Украиной. Психолог-консультант А.Н. Гришанина в одиночку провела «психолого-лингвистическую экспертизу», в которой, согласно тексту экспертизы, использовала следующие методы:
1. Функционально-грамматический анализ структуры отдельных предложений, - целью выявить «положительную или отрицательную характеристику людей по их неизменяемым качествам».
2. Функционально-коммуникативную интерпретацию контекстных значений языковых средств, осуществляемую путем замены одного неточного или неясного понятия другим (формально более четким). Мне неизвестен такой метод исследования; в перечисленных авторкой методических рекомендациях такой метод отсутствует. Важно отметить, что он является некорректным, по сути, предполагая произвольное и субъективное изменение изначального текста на тот, который более подходит к требуемому результату, поскольку предполагает произвольную замену слова с неясным (то есть, широким) значением на слово с «более четким» по произвольному выбору эксперта.
3. Анализ коммуникативных единиц с выделением пропозиций фактов, мнений, оценок.
4. Интент-анализ.
5. Контекстный анализ, психолингвистический анализ креолизированного текста.
6. Синтез коммуникативно-риторической структуры высказывания путем интерпретации содержания пропозиций.
7. Процедуру соотнесения аргументационно-риторической структуры высказываний, содержащихся в выделенных фрагментах, с коммуникативными признаками противоправной речевой деятельности.
Показательны два последних перечисленных метода. Прежде всего, «интерпретация содержания пропозиций» означает, по сути, домысливание и коррекцию высказанного в тексте суждения, что неоднократно обсуждалось и осуждалось нами как непрофессиональный и заведомо манипулятивный прием, не имеющий ничего общего с научным анализом. В то же время, метод № 7, который оперирует термином «коммуникативный признак противоправной речевой деятельности», как представляется, свидетельствует о правовом характере такого метода, который в своей структуре уже определяет что-то через правовую категорию, а, следовательно, напрямую выходит за пределы профессиональной компетенции. Впрочем, кажется, этот набор методов просто является дежурным и вставляется автоматически: доказательством тому может служить, например, метод № 5, в котором фигурирует термин «креолизованный текст», то есть, такой, в котором сочетаются вербальное (текст) и невербальное (изображение). В исследуемом тексте нет никаких изображений, а, следовательно, и креолизованных текстов попросту нет.
Наконец, показательно, что А.Н. Гришанина ссылается на методику РФЦСЭ, которая требует участия филолога и психолога, и в одиночку делает «психолого-лингвистическую экспертизу», что напрямую противоречит главной рекомендации методики Минюста – экспертиза должна проводиться филологом и психологом.
Следствием были поставлены следующие вопросы:
1. Использованы ли в информационном материале психологические и/ или лингвистические признаки побуждения к каким-либо действиям. Если содержатся, то какие именно?
2. Возможно ли сделать вывод о том, какие цели преследовали авторы при опубликовании информационного материала? Связаны ли эти цели с воздействием, способным негативно повлиять на безопасность, в том числе, обороноспособность Российской федерации, путем реализации побуждающих высказываний?
3. На какую целевую аудиторию ориентированы информационные материалы?
Следует обратить внимание на то, что второй вопрос является правовым: задачей эксперта не может быть определение целей автора при опубликовании материала, ни одно психолингвистическое исследование не может ответить на такой вопрос, а ответ на него является прерогативой суда. Кроме того, сама формулировка вопроса составлена с грубейшим нарушением базового принципа социальных исследований, — это так называемый «наводящий вопрос», который уже содержит в себе ответ. В результате, ответ на такой вопрос становится подгонкой тех или иных материалов под заранее готовый ответ.
Третий же вопрос требует исследований и методов, не перечисленных в списке методах выше, поскольку определение целевой аудитории предполагает проведение опросов или фокус-групп, то есть, социологическое исследование людей, а не текстов. При наличии уже проведенных исследований можно предположить, на какую целевую группу направлены те ли иные, например, рекламные тексты, однако для этого нужны не те методы, которые указаны в данном исследовании.
В целом, показательно, что, собственно, «исследование» (выполненное, как мы уже указали, с нарушением заявленной методики) занимает в общей структуре текста 2 страницы из 11 страниц всей экспертизы. Наконец, ни один из заявленных методов не использован; речь идет об интерпретативном прочтении текста, субъективном мнении экспертки по поводу прочитанного.
В самом анализе авторка использует таблицу, в которой вместе присутствуют и линвистические, и психологические признаки призыва, по следующему формату «Распространяйте эту информацию» = «Речевой призыв о распространении информации».
Как видно, в этой операции нет ничего от вышеперечисленных методов, кроме перефраза уже имеющегося текста.
Вместе с тем, обращает на себя внимание очевидное противоречие. Авторка обнаруживает в тексте «пропаганду и агитацию» - то есть, то, что должно быть очевидно, совершенно понятно любому читателю и понимание чего не будет никаким образом затруднено. В то же время, те же высказывания, по мнению А.Н. Гришаниной, обладают признаками «манипулирования общественным мнением». Дело в том, что одни и те же высказывания не могут быть одновременно «пропагандой и агитацией» и «манипулированием». Пропаганда должна быть прямой и понятной, тем более агитация, с точки зрения призыва к определенным действиям, в то время как «манипулирование» предполагает их сокрытие, завуалированность истинных целей от читателя. Невозможно добиться достижения обеих заявленных целей одним и тем же способом, с помощью одного и того же текста.
В целом все «исследование» представляет собой «перефразирование» исследованных материалов, некритически повторяющее формулировки прокурорского запроса. Показательно, что тут для достижения необходимого следствию результата эксперт проигнорировал прямое требование методики РФЦСЭ.
Дело Руслана Ахметшина, осужденного 26 октября Архангельским областным судом на 2.5 года колонии-поселения за комментарии и репосты во «ВКонтакте» (п. «в» ч. 2 и ч.4 ст. 354.1 УК), стало примером использования в экспертизе как истории, так и филологии для исследования материалов, в которых «оправдывался нацизм».
Один из постов, который вошёл в дело, был репостом текста писателя Виктора Шендеровича. Также в вину Ахметшину ставились комментарии о роли СССР и Германии в разделе Польши в начале Второй мировой войны и слова о том, что вместо проведения парада Победы нужно раздавать деньги ветеранам.
В деле фигурировали протокол опроса историка-специалиста А.В. Репневского, историка, школьного преподавателя А.С. Агеева, Завотделом военной истории Архангельского краеведческого музея И.М. Гостев, а также
С лингвистической стороны в деле фигурирует психолого-лингвистическая экспертиза Д. Михеева и экспертиза филолога Натальи Хохловой. В рамках этого дела автором настоящего обзора была также был подготовлен комментарий к протоколу допроса историка А.В. Репневского, а сотрудницей ИЯЛИ РАН Е.Н. Геккиной – рецензия на заключение Н.В. Хохловой.
(Любопытно, что при попытке отклонить мое заключение прокурор сослался на то, что специализация мой кандидатской диссертации по истории – это антропология, этнология и этнография, и следовательно, «Д.В. Дубровский – не историк, а антрополог»; суд отклонил это возражение и комментарий приобщил.)
А.В Репневский – доктор исторических наук, профессор кафедры всеобщей истории САФУ был опрошен в качестве «специалиста по Первой и Второй мировой войнам». Ему было предложено оценить высказывание Р. Ахметшина (комментарий ВКонтакте) на предмет наличия в этом тексте «заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны, о ветеранах Великой Отечественной войны».
Приведем его целиком: «Александр, да они [СССР и Германия или Гитлер и Сталин] два года были союзниками. И развязали Вторую мировую вместе. И Польшу оккупировал Сталин с Гитлером на пару. Гитлеровских танкистов готовили в Казани. И ещё много чего неудобного, о чём твари хотят нам запретить разговаривать».
Доктор исторических наук А.В. Рапневский заявляет, что договор Молотова-Риббентропа «в качестве союзного рассматриваться не может», потому что «аналогичные договоры заключались и с другими странами». Что касается ответственности СССР за вторжение в Польшу, то историк предлагает считать, что задачей вторжения было «отодвинуть линию фронта от территориальных границ СССР», а также оправдывает это вторжение тем, что «эти территории принадлежали царской России». Применительно к тренингам вермахта в Казани доктор исторических наук делает вывод, который ставит в тупик: «Подготовка немецких специалистов действительно проводилась на территории СССР, такая практика имелась у многих стран…это не указывает на то, что СССР осуществляло подготовку нацистских специалистов». Надо сказать, что, конечно, не каждый немецкий военный того времен был членом нацистской партии, однако Ахметшин такого термина и не использовал, называя их «гитлеровскими».
В целом, как представляется, высказывания доктора наук можно было бы и оспаривать, но, как представляется, суд вообще не является адекватным местом для исторической дискуссии. В то же время, следует обратить внимание на то, что специалисту-историку был задан вопрос о «заведомо ложных фактах». В экспертной практике при анализе текстов принято различать две категории – «оценочные утверждения» и «утверждения о фактах». Разница между ними состоит в том, что оценочные суждения невозможно оценить как истинные или ложные, поскольку они содержат субъективную оценку тех или иных фактов. В отличие от оценочных суждений, факты могут быть оценены на истинность и ложность. Применительно к историческому знанию, например, событие революций 1917 г.– то есть, драматического изменения политической системы Российской империи – является установленным историками фактом, а вот обсуждение того, чем сама по себе революция являлась, каковы ее причины, следствия и даже само название (например, «революция» или «переворот») – это вопрос исторических оценок, который не может отвечать критериям истинности или ложности. Другими словами, если историк использует слово «переворот», но при этом не отрицает тех событий, которые являются признанным историческим фактом – он попросту использует свое право на профессиональную оценку того или иного события. Таким же образом и «союзнические отношения» не являются фактом, а являются интерпретацией конкретного исторического события – пакта Молотова-Риббентропа. В связи с этим, интерпретация тех или иных событий в принципе не может быть «заведомо ложной», особенно учитывая, что речь идет не об историке, а о профессиональном фотографе.
Другие историки, которые были приглашены для дачи показаний в качестве свидетелей, подтвердили основные выводы Репневского.
Так, сотрудник Архангелогородского И.М. Гостев в своем выступлении заявил, что утверждение, что СССР вместе с Германией развязали Вторую мировую войну, ложный, поскольку он «…противоречит приговору Нюрнбергского трибунала, который юридически закрепил и установил, что виновником развязывания Второй мировой войны являлась фашистская Германия», а СССР ввел войска в Польшу для того чтобы «…отодвинуть собственные границы непосредственно от Минска».
Допрошенный в качестве специалиста историк, к.и.н., преподаватель кафедры всеобщей истории САФУ Р.Ю. Болдырев в своих показаниях утверждал, что хотя точка зрения о союзничестве СССР и Германии в предвоенное время существует, она «…существует не в профессиональном историческом сообществе, а в массовом историческом сознании…», тиражируемых прессой хотя в дальнейшем, обращаясь к критике «неправильного» заключения Д. Дубровского, несколько раз упомянул о существовании научных исторических публикаций с доказательствами в пользу такой точки зрения.
Наконец, уже школьный преподаватель истории А.С. Агеев в своих свидетельских показаниях сформулировал основную позицию историков, выступивших со стороны обвинения в этом деле:
«Вопрос: Чему не соответствует данное утверждение?
Ответ: Есть общепризнанная историческая линия».
Таким образом, все выступившие в качестве свидетелей обвинения историки подтвердили позицию А.В. Репневского, который вместе с другими историками в этом деле обеспечил защиту «общепризнанной исторической линии».
Первую по времени лингвистическую экспертизу по этому делу, при этом психолого-лингвистическую в одном лице, подготовил хорошо известный своими предвзятыми и крайне непрофессиональным заключениям бакалавр культурологии Д. Михеев, в отношении которого уже высказалось даже Министерство юстиции, обратив внимание на отсутствие у данного эксперта какого-либо образования, необходимого для проведения экспертиз. Тем не менее, эксперт, который представляет АНО «Центр содействия развитию гуманитарных экспертиз «Независимый эксперт», провел экспертизу по постам Р. Ахметшина. В своей экспертизе Д. Михеев анализировал такие, в частности, высказывания Р. Ахметшина:
«Если бы так выходили на протестные митинги, не жили бы в такой жопе. Это не день скорби, не общественная дискуссия, какой-то маскарад во главе с хайпующими чинушами».
«Александр, может, это у Вас со слезами. А в зомбоящике и провластных сетевых ресурсах пошлый карнавал. Даже мусорный Орлов с бешеной бабой Леной отметились. Узнаёте? Эта вакханалия по всей стране»
Эксперт также анализировал уже рассмотренный выше текст про взаимодействие СССР и нацистской Германии и репост текста В. Шендеровича про разное понимание смысла дня Победы с точки зрения знакомых ему фронтовиков и официоза.
Следствие поставило перед Д. Михеевым следующие вопросы
1. Идет ли речь в высказываниях о «…событиях, связанных с тематикой Великой Отечественной войны или защиты Отечества, воинской славы? Если да, то содержатся ли в исследуемых материалах лингвистические и психологические признаки унижения (оскорбления, выражения явного неуважения к каким-либо событиям или памятным датам, символам)?...»
2. Содержатся ли с «… позиции лингвистической, психологической и исторической квалификации признаки распространения ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй Мировой войны? Если да, то какие именно ложные сведения представлены?»
Показательно, что следствие задает вопросы одному человеку, обладающему только квалификацией бакалавра культурологии, и просит его оценить высказывания одновременно как историку, лингвисту и психологу. В то же время важно, что уже в самом вопросе содержится пресуппозиция того, что у событие или памятную дату можно оскорбить или унизить. Вместе с тем, сам по себе вопрос противоречит формулировке соответствующей статьи. В п. 3 ст. 354.1 говорится, что, с точки зрения законодателя, правонарушением является
п.3 Распространение выражающих явное неуважение к обществу сведений о днях воинской славы и памятных датах России, связанных с защитой Отечества, а равно осквернение символов воинской славы России, оскорбление памяти защитников Отечества либо унижение чести и достоинства ветерана Великой Отечественной войны, совершенные публично.
Таким образом, формулировка вопроса смешивает «осквернение символов» «распространение выражающих явное неуважение к обществу сведений» в одну странную категорию «унижение» или «оскорбление» исторических событий и дат.
Эксперт использует для этого методику РФЦСЭ, содержащую диагностический комплекс (ДК) «Унижение».
Методика РФЦСЭ, напомним, требует отдельно наличия психолога и лингвиста и, не являясь ни тем, ни другим, Д. Михеев провел анализ высказываний с использованием ДК, выделенных специалистами Центра специальной судебной экспертизы. Используя предметно-тематический, оценочно-экспрессивный, а также целевой анализ, требуемые по методике РФЦСЭ, Д. Михеев определяет в первом высказывании наличие лингвистических признаков ДК-7 (по методике РФЦСЭ) «Унижение».
В этом случае налицо прямая подтасовка методики, предложенной для анализа ДК «Унижение». Д. Михеев устанавливает, что предметом речи является «памятная дата», в то время как требуемый по методике РФЦСЭ предмет – «представитель группы лиц, обладающей названными в законодательстве признаком». Следовательно, Д. Михеев самостоятельно и произвольно изменил предмет речи в ДК, что является примером прямой фальсификации.
Таким же примером прямой фальсификации следует признать и «оценочно-экспрессивный анализ» в исполнении Михеева: «маскарад во главе с хайпующими чинушами», определение, использованное по отношению к конкретному событию, эксперт считает «публичным выражением пренебрежительного отношения к Бессмертному полку», и, следовательно, автор поста демонстрирует «неуважение к мероприятию, направленному на увековечение исторической памяти»".
Наконец, просто без уже каких-то доказательств, в виде вывода «целевого анализа», Д. Михеев утверждает, что
«Основной коммуникативной направленности комментария, с учетом коммуникативного контекста, является демонстрация пренебрежительного отношения, явного неуважения к предмету (мероприятию «Бессмертный полк», проводимому в День Победы 9 мая)». Таким образом, налицо прямая подмена не только методики РФЦСЭ, но и в целом фальсификация лингвистического исследования.
Таким же образом, обращаясь к тексту поста В. Шендеровича
Д. Михеев в части «оценочно-экспрессивного анализа» утверждает, что «термин «победобесие» - это демонстрация пренебрежительного отношения к исторической памяти о победе в ВОВ», отождествление Дня Победы с «беснованием», проявлениями деструктивного культа, а выражение «царство амнезии», использованное В. Шендеровичем, является «средством выражения явного неуважения», поскольку таким образом, по мнению Д. Михеева, распространяется мнение, что «среди празднующих День Победы распространена амнезия, что такие люди являются больными». Очевидно, что такого рода вывод основан на игнорировании переносного значения слова «амнезия», что означает «забывание».
Наконец, обращаясь к посту про совместные действия СССР и нацистской Германии, эксперт обнаруживает там другой диагностический комплекс - ДК-1 «Убеждение» и снова совершает ту же подмену в предмете речи. В методике РФЦСЭ речь идет о том, что предметом речи должна быть «группа лиц, защищаемая законодательно; действия, упоминаемые в законодательстве; определенная идеология и/или ее символика, атрибутика». В предметном анализе этого отрывка предметом речи является «роль СССР во Второй мировой войне».
Обращаясь к содержательной части, Д. Михеев еще и демонстрирует уровень своих исторических познаний, утверждая, что «употребление утвердительного высказывания, связанного по смыслу с предыдущим: «И Польшу оккупировал Сталин с Гитлером напару», также в форме фактической информации указывает на то, что СССР якобы оккупировал Польшу совместно с Третьим Рейхом. Таким образом, по мнению экспертка Д. Михеева, «автор обвиняет Советский Союз в таких действиях и негативно оценивает роль СССР в описанных событиях».
Таким образом, якобы следуя методике РФЦСЭ, автор этого текста не только произвольно подгоняет методику под необходимый результат, но и впрямую фальсифицирует исследование и выходит за пределы профессиональной компетенции.
По-видимому, качество этой экспертизы вызвало сомнение даже у следствия, поскольку следующую экспертизу в рамках этого дела выполнила уже дипломированный лингвист, кандидат филологических наук, Наталья Валентиновна Хохлова, из Лаборатории лингвистического маркетинга при кафедре общего и германского языкознания того же САФУ, которой был предоставлен тот же объем постов. Правда, надо сказать, что выводы и ее экспертизы следует признать совершенно несостоятельными и не основанными на каких-либо профессиональных стандартах.
Перед эксперткой были поставлены те же самые вопросы, которые задавались Д. Михееву.
Стороне защиты позволили задать эксперту дополнительные вопросы, которые касались наличия неуважения к памятной дате 9 мая в посте, посвященном шествию Бессмертного полка в Архангельске, а также празднованию 9 мая в стране в целом.
Прежде всего, сама по себе формулировка вопроса №1 содержит целых две пресуппозиции: во-первых, что памятные даты могут быть объектом унижения, подобно физическим лицам, а, во-вторых, у этого действия есть «лингвистические признаки». Конечно, если речь идет об унижении человека, то его лингвистические признаки, разработанные, в частности, экспертами ГЛЭДИС, определить можно. Проблема, как уже указывалось выше, состоит в том, что в статье 354.1 объектом унижения выступают не даты, а только люди, конкретно, она защищает «честь и достоинство ветеранов Великой Отечественной войны». Такого рода подмена объекта еще более запутывает и без того плохо сформулированную статью. Российские правоведы уже давно указывают на высокую степень неопределенности признаков нарушений ч.3 ст. 354.1 в целом; по-видимому, то же можно сказать и о лингвистических признаках этого деяния.
В тексте экспертизы экспертка Н.В. Хохлова указывает, что основным ее методическим подходом при анализе текстов являлся подход ГЛЭДИС, который опирается, в основном, на категории унижения и оскорбления в языке и был разработан в начале 2000-х именно для процессов, связанных с обсуждением клеветы, оскорблений и унижений в прессе и публичных выступлениях. Ссылаясь на работы ГЛЭДИС, авторка выделяет следующие «лингвистические признаки унижения»:
1. Сообщение негативных сведений о лице.
2. Отнесенность негативных сведений к конкретному лицу, группе лиц, событию или организации.
3. Фактологический характер негативных сведений.
4. Публичный характер их распространения.
5. Порочащий характер этих сведений (то есть, указание на нарушение моральных норм и законов).
6. Информационная цель, определяемая в стиле сообщения.
Как представляется, сомнительным является применение этого списка к исследуемому материалу, то есть, к рассуждению о памятных датах.
Н.В. Хохлова анализирует посты на предмет наличия в них уничижительных по отношению к объекту характеристик, однако, как представляется, она не следует при анализе предложенной ею схеме.
Так, обращаясь к тексту комментария по поводу шествия Бессмертного полка - «Если бы так выходили на протестные митинги, не жили бы в такой жопе. Это не день скорби, не общественная дискуссия, а какой-то маскарад во главе с хайпующими чинушами», - экспертка утверждает, что таким образом – через отрицание - «это не день скорби» - автор «выражает негативные сведения об акции-шествии Бессмертный полк как о притворном, лживом мероприятии, имеющим целью исказить истинную сущность того события, которому оно посвящено». Таким образом, в изложении экспертка критическое высказывание по поводу конкретного шествия становится «негативными сведениями», которые оскорбляют Бессмертный полк.
Таким же образом перепощенное критическое высказывание Виктора Шендеровича, который в своем тексте противопоставляет отношение фронтовиков ко дню Победы и официальные празднования, интерпретируется эксперткой как содержащее «лингвистические признаки унижения, выражения явного неуважения к празднику День Победы, традициям его празднования». В частности, таким признаком в экспертизе авторка считает использованный в посте термин «победобесие», который, по ее мнению, выражает «негативные сведения в целом о празднике «День Победы как о притворном, лживом мероприятии, имеющим целью исказить истинную сущность того события, которому оно посвящено». Достаточно очевидно, что экспертка просто делает невероятное обобщение, считая критику формы празднования дня Победы оскорблением его сущности.
Интересно, что при таком широком подходе к оскорблению или унижению «памятной даты» Н.В. Хохлова в высказывании по поводу совместно развязанной Гитлером и Сталиным войны, которое цитировалось выше, «лингвистических признаков» таковых не обнаружила.
Защита для оценки этой экспертизы обратилась к старшему научному сотруднику Института лингвистических исследований РАН, к.ф.н. Е.Н. Геккиной. Она в своем заключении обратила внимание именно на сомнительность метода, который использовала Н.В. Хохлова, указав, что последняя произвольно изменила формулировку, используемую ГЛЭДИС для дел, связанных с клеветой и оскорблением. Вся методика ГЛЭДИС связана с понятием «отрицательные характеристики лица», в то время как Н.В. Хохлова произвольно, по мнению Е.Н. Геккиной, расширила это определение, включив туда «отрицательные характеристики события», что, по мнению специалиста, «вступает в прямое противоречие с понятием, которое фигурирует в цитируемом источнике» (то есть, в методике ГЛЭДИС). Рецензентка указывает, что «…эксперт ввел дополнения в перечень лингвистических признаков унижения и указал, что к ним относятся «сообщение негативных сведений о событии» и «отнесенность негативных сведений к событию»», при этом какие-либо разъяснения или ссылки на научную литературу отсутствуют. В результате рецензентка делает вывод, что в анализируемом «…Заключении обнаружены факты искаженного цитирования методических изданий и произвольно измененной трактовки лингвоэкспертных понятий «оскорбление», «диагностические лингвистические признаки оскорбления», следовательно, «…имеются основания для вывода о преднамеренном использовании экспертом Хохловой Н.В. приема ложной аргументации».
Обращаясь же к анализу самих текстов, рецензентка обращает внимание на то, что в процессе анализа Н.В. Хохлова опирается на «ошибочное толкование» и при этом «игнорирует контекст». Так, применительно к анализу высказывания об акции-шествии «Бессмертный полк» делается вывод о том, что «дата …. не является печальной, горестной датой». При этом далее «акция – шествие» и «дата» как таковая становятся синонимами, что «окончательно лишает толкование логичности и последовательности», то есть, фактически, речь идет о манипуляции значениями слов и их произвольным толкованием.
Такую же подмену Е.Н. Геккина обнаруживает и в словарном анализе слов, который демонстрирует Н.В. Хохлова. Так сотрудник ИЯЛИ обращает внимание на то, как экспертка проводит словарный анализ слова «маскарад», давая ему определение «увеселительное мероприятие, притворное, лживое, имеющее целью скрыть, исказить истинную сущность того события, которому оно посвящено». При этом вторая часть определения включена туда самой Н.В. Хохловой, поскольку «В толковых словарях русского языка, в том числе в словарях иноязычной лексики, определения значений слова маскарад не содержат признака «лживый», включая те словари, на которые Н.В. Хохлова ссылается. Таким образом, налицо просто откровенная фальсификация языковых данных для достижения результата, который требуется следствию.
Подобная тактика, как показывает рецензия, используется филологом Хохловой и в других местах экспертизы, где она произвольно дополняет определения из статей своими собственными, делая их, таким образом, удобными для интерпретации «унизительного характера» анализируемых высказываний.
В результате, по заключению Е.Н. Геккиной, «эксперт в искаженном виде изложил базовые положения научно-методических источников, произвольно и необоснованно ввел понятия и обозначения, не соответствующие теоретическим и методическим установкам лингвоэкспертологии. Искаженное цитирование методических изданий и произвольно измененная трактовка лингвоэкспертных понятий («унижение», «оскорбление», «диагностические лингвистические признаки оскорбления») являются основаниями для вывода о преднамеренном использовании экспертом Хохловой Н.В. приема ложной аргументации».
Таким образом, рассмотрение экспертиз по этим, сравнительно новым статьям УК, показывает, что, как кажется, существует три уровня, на которых создается и умножаются неопределенность и расширительное толкование при применении этих статей российского УК:
- сами формулировки статей, которые очень широко определяют предмет защиты, особенно сомнительный в случае, например, дат и символов;
- формулировки вопросов, которые смешивают или подменяют объекты защиты с формами правонарушений (в частности, «унижение дней боевой славы»);
- эксперты, следуя данной траектории, подменяют термины и формулировки существующих методик, в результате получая нужный следствию результат.
Показательно, что в своем решении по делу Ахметшина суд отклонил заключения специалиста Е. Геккиной, поскольку она, мол, вторглась в прерогативу суда по оценке заключения экспертов, а Д. Дубровского назвал «специалистом в области этнологии» (то есть, не историком, хотя Д. Дубровский является кандидатом исторических наук). Напротив, в наличии профессионального образования у бакалавра Д. Михеева и достоверности заключения Н. Хохловой суд не усомнился, что является последним этапом, оформляющим заведомо предвзятые решения, основанные на непрофессиональной экспертизе и сфальсифицированной методике. Тем самым, само альтернативное мнение попросту отвергается с порога, поскольку по умолчанию показания экспертов со стороны защиты отвергаются, а со стороны обвинения приветствуются. Это освобождает суд от основной задачи – непредвзятого и всестороннего рассмотрения аргументов как обвинения, так и защиты.
